Сегодня фонд «Защитники Отечества» в Санкт-Петербурге подведет итоги года. Каких успехов добился городской филиал? Об этом «Петербургскому дневнику» рассказал его руководитель
Александр Владимирович, мы с вами встречались почти год назад. Фонду «Защитники Отечества» тогда было всего полгода.
Удалось решить какие- то наиболее болезненные вопросы? Мы сталкивались с не вполне справедливым положением дел в отношении бойцов ЧВК. Система медленно, но заработала. Мы выдали около 800 ветеранских удостоверений, еще 400 наших подопечных их ожидают. Год назад мы говорили об оформлении боевой травмы для бойцов ЧВК как о фантазийной вещи. Сейчас первые 9 комплектов мы оформили через Минобороны России. Потребовался год, чтобы показать, что в отношении людей должны быть приняты справедливые решения. Хотя год назад в это мало кто верил, и в первую очередь сами ребята. Даже несправедливую формулировку при ампутациях «общее заболевание» на «минно-взрывную травму» удается менять. Это заработало. Это пока не касается бойцов, которые пошли на специальную военную операцию искупать свои грехи перед государством… Надо думать над тем, что это возможно и в отношении других вопросов, которые требуют урегулирования. Бойцы, которые возвращаются через помилование, – очень сложная категория. Их немало. Им ветеранские удостоверения не оформляются. Для них изначально это формулировалось как помилование, государство простило им прегрешения. Но в отношении семей погибших нужно задуматься, с чем они остаются. Остались дети, а на них меры поддержки не распространяются. Это вопрос, который стоит на повестке федерального фонда. Думаю, что в отношении семей погибших надо прийти к справедливому решению. Фонд официально не должен заниматься поиском без вести пропавших, но известно, что вы все же это делаете. Да, около 30 процентов обращений по пропавшим поступает к нам. Необходимо установить факт гибели, удостовериться, что человек погиб, или обрадоваться, что жив. И такие случаи есть. Четырех наших бойцов мы достали из плена – это сделали мои социальные координаторы при поддержке аппаратов уполномоченных по правам человека. Это действительно не наша категория по видам помощи. Но вы попробуйте убитому горем родственнику отказать. Поэтому мои девчата начинают работать с ростовским моргом, требовать документы из частей, начинают искать через уполномоченных на той стороне, перерывают Telegram, ищут и выходят на информацию, которая может подтвердить нахождение людей в плену. Тех четверых мы нашли не линейным образом, а выдумкой. Это фантастика. И эти люди сейчас с нами. Ваши социальные координаторы берут на себя очень тяжелый груз. Да. Мы приняли решение, что не отказываем в просьбах практически никому. Есть задачи боевые, и вторгаться туда даже с гуманистическими представлениями мы не можем. Но мы оказываем содействие, консультируем, показываем пути законного решения. Нашим людям хочется доверять, они располагают. Самое классное, что удалось сделать за это время, – это сохранить людей, которые здесь работают. Здесь очень ярко чувствуется все. Я горячо благодарен этим людям за их мужество. И у этой сильной помощи – женское лицо. Вообще я заметил, что все, что делается по реальной помощи, – это делается в основном женщинами. У нас работает мама погибшего бойца. Это ураган просто! У нее свой подход, как вести дела. Мы не загоняем социальных координаторов в шаблоны и регламенты, я понимаю, что люди разные и манера, в которой общаются, тоже разная. Одни заботливо, как мама. Другие наоборот: «Ты пойдешь и сделаешь». И наши бойцы, суровые мужчины, идут и делают. Если это работает – пусть оно работает. Когда регулярно видишь горе, начинаешь по-другому мыслить и соответственно работать. Когда вы начинали, никто толком и не представлял, как это все будет работать. Мы работали на результат на основе наших представлений о справедливости. Мы его не видели сначала, но верили, что получится. Мы работаем в режиме человек – человек. У нас 22 тысячи обращений за это время, и за каждым – люди. За каждым судьба, интересная, сложная, опасная. Но это дает возможность самим развиваться, это потрясающая школа жизни. Я ни в одном университете не понял бы, как надо общаться. Мы теперь живем в других измерениях. Мы и на гражданке видим: наш. Эта работа очень интуитивная. Она позволяет что-то такое внутри затронуть, что ты становишься лучше, чем был. Я очень надеюсь, что после победы они вырастут в каких-то руководителей, и они будут совершенно по-другому смотреть на все, они просто как на ладони видят, из чего состоит наша жизнь, и ставят себя на место человека. Насколько адекватно воспринимают помощь сами ветераны? В чем сила этих людей? Им приятно услышать спасибо, простые слова. Но есть люди, которые промолчат, но изменившимся поведением скажут намного больше. Тем, что вышел на работу, первую зарплату получил. Мы работаем с теми, кого уже вылечили, отпротезировали, реабилитировали, социализировали. Они радуются не словам, а каким-то изменениям. Они – такая же часть общества, как мы. На ваш взгляд, насколько трудно ветеранам специальной военной операции вернуться в мирную жизнь? Перед ветеранами стоит очень большая и сложная задача – вернуться к нам. Там, «за ленточкой», им проще. А как найти силы здесь, мотивировать себя, чтобы находиться тут, привыкать к тому, что твое ремесло не связано с чем-то знакомым и привычным? Это люди, которые видели кровь. Они адаптируются, но сложно. Психологическая поддержка каким-либо образом помогает? Мы должны предложить им механизм адаптации. Пока к этому только общие подходы. У нас нет материала, нет глубокого понимания, что с душами-то происходит возвращающихся. За что мы можем зацепиться. Успешны в возвращении к мирной жизни те, кто работает физически, когда устаешь, перерабатываешь мысли свои в энергию. Когда ты предоставлен себе, то очень сложно. Их колючесть – это нам вызов. Некоторым удается поменять свои настройки, потому что самим тяжело жить так. Очень правильно было бы, чтобы эти люди помогали нам и психологам объяснять, что есть жизнь после смерти, которую ты там видишь. Состыковывать ветеранов между собой мы должны и обязаны. Но у наших психологов нет опыта такого сопровождения в локальных конфликтах. Если ты действуешь по учебникам после Афганистана, то это не сработает. Нынешние ветераны другие. Они иной раз боятся леса, звуков мопедов, жужжания. У нас нет опыта работы с людьми, которые участвовали в современных гибридных боевых действиях. Те люди, которые отвечают за работу психологов, и сами психологи должны из реальной жизни исходить, а для этого они должны общаться с реальными участниками специальной военной операции и их семьями и детьми. В петербургское отделение фонда «Защитники Отечества» приходит много жалоб? Когда фонд создавался, все считали, что у фонда будет волшебная палочка. Что фонд справится со всеми проблемами. А фонд – это энтузиасты, которые прокладывали дорожку через бурелом, ничего не ожидая, и набивали шишки. А человек ждал. Для современного человека фактор времени очень много значит. Там, в бою, все быстро меняется, обстановка подвижная. Здесь, когда ты ничем не занимаешься и ждешь документ даже не очень продолжительный срок, это кажется очень долго. Мы стараемся находить выходы, иногда – даже лазейки. Мы знаем изъяны и просим критически оценивать нашу работу. Не хочу, чтобы нас хвалили. Тогда вместе удастся многое изменить в лучшую сторону.
Свежие комментарии